Омут деда Можая (продолжение). Рассказы о рыбалке.

Новое в блогах

Рассказы о зимней рыбалке

ПО ПЕРВОМУ ЛЬДУ

Слишком томительно ожидание перволедка: оно затягивается иной раз на несколько недель. А ведь первый лед – праздник для любителей зимней ловли, вот и ждешь его с нетерпением.

Дышит студеный ветер с севера, мягкий снежок ложится на широкие московские улицы, а ледостава нет.

Ранним утром, до начала работы, слышу по телефону тяжелые вздохи Александра Алексеевича – моего друга:

– Ну, как – не прихватывает?

– Куда там, всего два градуса!

– И вроде – отпускает?

– Никакого терпения нет!

На таком странном языке ведутся разговоры до той поры, пока не стукнет крепкий мороз и под коньками не зазвенит хрустящий лед.

– Как там, на Чистых прудах? – спрашиваю я, потому что знаю о ежедневных прогулках моего друга в том районе.

– Схватило! – радостно басит он.

– И хорошо держит?

– Сегодня дворник с метлой проходил.

– Вот и отлично. Дождемся воскресенья – и в добрый час!

Мы обычно выезжаем за Клин и ловим рыбу в том месте, где Лама впадает в Шошу, образующую неподалеку западный залив Московского моря.

Нипочем нам морозная ночь даже в открытой машине, тряска по бездорожью от поселка Козлова до рыболовной базы или прогулка в шесть километров, если автомобиль не может пробраться через ручьи и канавы на заливных лугах Завидовского охотничьего хозяйства.

Когда проехать нельзя, мы тихо плетемся по заснеженной равнине: в теплой одежде да с тяжелой поклажей не разбежишься. А хочется поскорее выбраться на водоем, поразмяться пешней на воздухе и опустить блесну в посветлевшую зимнюю воду.

Стоянка судака пока не найдена. Щука нас интересует мало. Решаем ловить окуня. По первому льду он берет жадно, и вытаскивать его из лунки – живая, веселая работа.

Начинаем у Белого бакена, в большой заводи; там частенько попадаются очень крупные окуни. Затем перебираемся к кустам у левого берега Шоши.

В конце зимы тут самое окуневое место, но весьма неплохо ловится рыба и по перволедью. Потом перемещаемся к правому берегу реки и ловим напротив будки бакенщика.

Можно пройти еще дальше, миновать узкий пролив и пробить лунки возле Пузыревского омута, у левого берега, на повороте.

Здесь я и усаживаюсь.

Глубина – около трех метров. Дно чистое, но немного правее – коряжник. В нем всегда держится окунь, иногда стоит судак.

Сматываю леску с мотовил на можжевеловом удилище и отмеряюсь. Леска перестает натягиваться, как струна, когда блесна касается дна. Подматываю леску на одно мотовильце, ритмично поднимаю, вздергиваю и снова опускаю блесну. Где-то недалеко ото дна она «играет» в окуневом царстве.

Удобно сидеть на ведре, хорошо отдыхать после работы пешней, приятно ждать поклевки.

Окунь редко хватает блесну порывисто и грубо. Это больше в манере щуки – дернуть и заметаться во все стороны после подсечки. Щуку мы узнаем сразу. Она трясет головой, вырывает удилище из рук, а заметив рыболова сквозь нетолстый прозрачный лед, чаще всего перевертывается и, показав желтое пузо, стремительно бросается в глубину.

Окунь, да еще крупный, обычно не дергает, а надавливает на блесну и повисает, как груз, заставляя звенеть и пружинить тонкую леску.

Все это хорошо известно, но поклевок нет. Я сижу спиной к свежему ветру и в ожидании рыбы любуюсь зимним утром.

Тихо, как в степи. Всюду лежит ровной пеленой чистый, нетронутый снег. Только редкие следы рыболовов да елочка следов зайца кое-где отпечатаны на заснеженном льду, как на большом листе книги. Нет ни троп, ни дорог.

Далеко передо мной опушенная снегом синяя кромка леса, над которой еле заметно проплывают хмурые облака. Над лесом, будто упираясь в серое небо, карандашом торчит высокая труба фабрики, в полдень оттуда послышится протяжный гудок, призывающий и нас заняться завтраком.

Позади, как избушка на курьих ножках, – будка бакенщика на высоком берегу Шоши. А над будкой, склонясь побелевшими ветвями, стоят две разлапистых ветлы.

Слева – луга бывшей деревни Жохово, снесенной в то время, когда создавалось Московское море. Справа – несколько мощных вязов. Это все, что осталось от колхоза Пузырево, тоже переместившегося на другие угодья с извилистых берегов маленькой речушки, ставшей полноводной, судоходной рекой.

За кудрявыми вязами – Белый бакен: там Шоша принимает Ламу. А за бакеном – рыболовная база на Ламе с развевающимся голубым флагом. Из трубы валит густой дым, это старый Петрович готовит нам уху.

Чего только не передумаешь, сидя над лункой в ожидании клёва?

Взмах удилищем, интервал, досылка блесны почта до дна, маленькая пауза. Снова взмах, легкое дрожание лески, и вдруг волнующее ощущение повисшей на крючке тяжести. Сколько ждешь этого мига, а наступает он так неожиданно!

Нет больше созерцательного спокойствии!. События начинают разворачиваться стремительно, как кадры в кино.

В какую-то долю секунды от резкого движения рук разлетаются в равные стороны варежки. Не до них теперь.

Скорее перехватить леску раз, другой, третий! Как пробка из бутылки, вылетает на снег лоснящийся взъерошенный окунь. Быстрее вынуть крючок из его рта и дрожащими руками пихнуть блесну в круглую, темную ямку, в которой громоздятся друг на друга перламутровые льдинки.

Легкий толчок, ощущение тяжести, трепещущий окунь в пушистом снегу. До чего же веселая работа! Торопись, рыболов! Под тобой кишит окуневая стая. Она может неожиданно перейти в другое место. Пошевеливайся, снимая рыбу с крючка, пришла твоя минута!

Прыгают возле меня припудренные снегом окуни. Я подаю знак приятелям, они стремительно снимаются со своих мест и бегут в мою сторону, сбрасывают полушубки, бушлаты, спешно рубят лед. У нас неписаное соглашение – бить лунки без спроса в пяти шагах от рыболова, нашедшего окуней.

Я выбрасываю на лед еще одного окуня и слышу бас моего друга.

– Пошло, пошло! Вот здорово! Обловился человек!

Краем глаза я вижу Александра Алексеевича: черное пальто, огромные серые валенки с резиновыми тянучками, длинноухая цигейковая шапка, в руках удочка и складной стульчик из алюминиевых прутьев.

Смахивая варежкой льдинки с подстриженных заиндевевших усов, поглядывая на меня темно-карими глазами из-под нависших бровей, он добродушно улыбается и басит;

– Можно из вашей лунки попробовать? Пугать рыбу не хочу, а по крупненьким соскучился: у меня одна мелочь.

Я знаю, что он хитрит. Окуня не так-то просто напугать, когда он жадно бросается на блесну. Просто не хочется моему другу рубить лед, ведь у меня в запасе несколько свободных лунок. Да и любит он посидеть рядом со мной, поговорить, посмеяться.

Всю неделю, промелькнувшую в работе, мы почти не виделись, и в пути не успели наговориться, да и каково одному просидеть целый день над лункой?

– Садитесь, – говорю я, – только поторапливайтесь. Я уже пять минут воюю, стая может отойти. Хотя вряд ли вы поймаете крупненького, вы такой невезучий!

Александр Алексеевич не обижается, он и сам любит подтрунить надо мной. Кряхтя, он усаживается на стульчик и весело говорит:

– А где здесь самый большой окунь? Довольно гулять по Шоше, садись на крючок, в Москву поедем.

Небрежно он взмахивает удилищем, смотрит, как я таскаю рыбу, и вдруг вскакивает: из лунки с превеликим трудом вылетает здоровенный окунь, под стать тянучкам на большущих его валенках.

И такой это красавец, что за него можно отдать добрую половину моего улова.

– Тэк-с, – довольно говорит Александр Алексеевич. – А где здесь второй такой окунь?

Но проходит минута, другая, а поклева нет, окуни отошли. Разговор тоже не клеится. Друг мой поднимается, кряхтя берет стульчик и как бы невзначай подвигает ногой к моей куче окуней пойманного им горбача.

– Вот и подшутил я над вами. А вам урок – не смейтесь над старшими, учитесь у них ловить настоящую рыбу.

Он уходит. Я не свожу глаз с его окуня, полчаса сижу над лунками и затем с ожесточением крушу лед вокруг своего ведра, но рыбы нет.

Наконец, Александр Алексеевич подает мне сигнал, он нашел стаю и зовет на помощь.

Я срываюсь с места и бегу к нему. Дружба – всегда дружба.

По-темному мы выходим на лед, покрытый глубоким снегом, и направляемся к Строковскому омуту. Напротив канавки там вчера неплохо ловились окуньки.

Товарищи уходят вперед, я задерживаюсь у левого берега с Георгием Николаевичем и начинаю блеснить во вчерашних лунках.

Ночью лютовал мороз, лунки затянуты толстой пленкой льда. Но раскрыть их куда легче, чем вырубить новые. Даже от удара пяткой они распечатываются с глухим причмокиванием.

При первой же поклевке я лишаюсь блесны, на которую так хорошо вчера шел окунь. Я досадую, спешно привязываю большую блесну с тройником и решаю обязательно поймать прожорливую щуку. Это ее работа!

В соседней лунке минут через десять ощущаю резкую поклевку. Рыба промахнулась, не засеклась, но от столкновения с блесной, по-видимому, ушибла нос и стоит где-то поблизости. Я подманиваю ее игрой блесны, возбуждаю ее аппетит.

И скоро вытаскиваю ее на лед. В широкой пасти щуки нахожу серебря­ную блесну с обрывком капрона.

– Вот забавный случай, – говорю я Георгию Николаевичу. – Преступление и наказание. Идите, взгляните!

Но ему недосуг. Схватившись обеими руками за удилище, он тянет из воды что-то очень тяжелое.

– Коряга, небось? Того и гляди удочка треснет.

– Какая там коряга. Шевелится, дергает, честное слово. Помогайте!

Из узкой окуневой лунки доказывается острый, почти белый нос огромной рыбы.

– Рубить, что ли? – спрашиваю я, берясь за пешню.

– Погодите, как бы дело не испортить. Рыбка-то какая, а? Возьмите удочку, а я палец просуну.

Георгий Николаевич сбрасывает рукавицу, осторожно опускает палец в лунку и с натугой тащит рыбу. Показываются янтарные глаза, серебристо-фиолетовые щеки, но жабры не пролезают.

– Давайте вместе потянем, – с дрожью в голосе говорит Георгий Николаевич.

Мы запускаем два пальца под жабры и вытаскиваем на лед толстого, короткого судака, похожего на большую чурку. Удивительно спокойно лежит он на снежной подушке, лишь изредка пошевеливая жабрами и взмахивая широким хвостовым плавником с черными крапинками.

Сбегаются все наши рыболовы посмотреть на богатый трофей. Георгий Николаевич не успевает отвечать на вопросы. Все по очереди держат судака в руках и сходятся на том, что в нем не меньше полпуда.

Счастливый рыболов кладет судака в сумку и отправляется с нами в поисках новых рыбных мест. Но его тянет снова к старым лункам, и он спешно уходит искать другого такого же судака.

Много случайностей бывает на рыбалке.

Вечерам мы подходим к Георгию Николаевичу, нагруженные рыбой, пойманной после обеда, а у него все тот же утренний судак. Весь день простоял рыболов возле заветной лунки с тяжелой рыбой в сумке и не поймал даже маленького окуня. И все ждал, очень хотел быть первым среди нас.

Так вот бывает и на охоте.

Убьешь на рассвете из-под гончих по первому кругу здоровенного русака, сияешь от радости, товарищи глядят на тебя с завистью. А ты и выстрела больше не сделаешь за целый день, зато так намнешь плечи, словно тянул бечевой груженую баржу. Товарищи убьют под вечер по русачку и пойдут домой в веселом настроении, да еще над тобой посмеются.

Не радуйся, рыболов, легкой победе на водоеме! Утром – всегда день впереди. Крепко держись товарищей. Дерзай вместе с ними. Ищи!

НА ПОРОГЕ ВЕСНЫ

Поймал его мальчонка из Малиновки на большую мормышку. Узнали мы про леща, только о нем и разговариваем. Каждому приятно побороться с большой, сильной рыбой.

На тонкой леске, на какой даже приличного окунька тащить опасно, выхватить широкого; золотистого леща – то ли не радость?

Конечно, не все любят такую аккуратную ловлю.

Ефим Николаевич идет за судаком, но втайне надеется найти и леща. Ведь, рядом с судаком почти всегда ходит лещ, глядишь, и ухватится за красную шерстинку на тройнике. А то при взмахе удилищем, подденется за подбородок или за плавник.

Вот уж поскрипит тогда удилище в руках рыболова! Будто ему на крючок набросили ведро с водой и дергают его во все стороны.

Но судака нет, не видно и леща. Так вот и сидит без серьезного дела старый, опытный рыболов, машет удилищем, смотрит, как другие ловят окуней у самого берега, но с места не сходит, ждет своего часа.

– Лучше уж одного хорошего судачка поймать, чем такой мелочью пробавляться! – отвечает он на наши приглашения заняться окуньками.

Ефим Николаевич сдвигает на затылок коричневую егерскую шапочку, оправляет короткий потертый пиджачок ржаного цвета, покрытый многочисленными заплатами, и поудобнее усаживается возле новой лунки на высокое, узкое ведро.

Ласково греет мартовское солнце, глазам больно смотреть на ослепительно белый снег, после долгой ночной дороги клонит ко сну, взмахи удилищем становятся реже, тише.

И вдруг – гомон над рекой:

– Упал, смотрите – упал! – Кто упал?

– Ефим Николаевич с ведра свалился!

Пыхтя и отдуваясь, мы бежим к рыболову. При падении он уронил шапочку и теперь солнце играет на его лысине. Он стоит на коленях во влажном, рыхлом снегу, еле удерживая удилище, которое вырывает у него из рук весьма сильная рыба,

– Отпускайте леску, дайте рыбе ход!

– Держите так, никого не слушайте, леска выдержит!

– Отойдите, дайте человеку самому все обдумать! – наперебой кричат болельщики над самым ухом рыболова.

А рыболова трясет, как в лихорадке, леска подозрительно звенит у острой кромки льда.

Мы наклоняемся над лункой и замечаем, что большая рыба с удлиненным, сжатым с боков телом, никак не хочет заходить в ярко освещенную лунку.

– Вот так лещ. И чешуя меньше, и морда кверху загнута.

– Да, что вы! В этом язе фунтов пятнадцать. Не бывает у нас таких язей. И плавник не оранжевый, а темный.

– И уж, конечно, не щука.

Раскрасневшийся Ефим Николаевич, виновато улыбаясь, тащит рыбу, как на сцене, под пристальными взглядами острых ценителей. Нам все видно, что правильно, что неверно в его суетливыx, угловатых движениях, будто проверяем, как товарищ сдает трудный экзамен.

Кто-то заводит багорик под толстый, посиневший весенний лед, и на мокром снегу уже прыгает, обдавая нас холодными брызгами, огромный жерех с черной кромкой на хвосте.

Никто из нас ни разу не ловил зимой жереха. И мы решаем, под дружный хохот, что явился он не случайно. Надо же было кому-нибудь разбудить уснувшего рыболова.

Омут деда Можая

Начало этой удивительной истории было самым обычным. Мы с Василием собрались на рыбалку на жереха. И место выбрали самое подходящее.

В наших краях есть река Волчина. Эта река расположена на северо-западе Тверской области. Вообще, места там замечательные. Упоминание о местности под названием «Волчино» есть даже в древних берестяных грамотах. Ну а сейчас по этой реке любят сплавляться туристы-байдарочники, и рыбаки не обделяют её своим вниманием.

И вот, прослышав от знакомых рыбаков, что в Волчине можно успешно половить жереха, этого подвижного хищника, мы решили отправиться туда на рыбалку на эту рыбу. Тем более что один знакомый рыбак утверждал, что ловил полуметровых рыбин на спиннинг на перекатах реки Волчины. Он говорил, кстати, что жерех даже видит человека, стоящего на берегу.

Мы не умели ловить нахлыстом и решили попробовать половить на спиннинг и так называемым наплавом, то есть ходить на лодке по небольшим перекатам Волчины взад-вперед, прикрепив сзади длинную леску с поплавком, так, чтобы насадка не задевала дна.

Cобрались, к сожалению, только вдвоём. Взяли снаряжение, на всякий случай прихватили и приготовили прикормку. И вот, не забыв всякие искусственные насадки и блесны, небольшую надувную лодку и палатку, рано утром, ещё затемно, мы выехали на старенькой «девятке» к намеченному месту лова. От трассы туда вела проходимая песчаная грунтовка.

Остановились на довольно высоком по местным масштабам берегу. Вдалеке за лугами на противоположной стороне реки всходило солнце. Мы выбрали место стоянки практически рядом с границей небольшой деревни. Выгрузили и быстро снарядили надувную лодку. Спустившись по заросшей тропинке к воде, нашли свободное от осоки место. Ниже по течению была пара деревянных мостков.

Осторожно забрались в лодку и отчалили. Было безветренно, с лопастей вёсел с легким плеском стекала вода. Течение Волчины было довольно медленным, даже идя вниз по реке, приходилось грести веслами. Река была необычная: в некоторых местах на середине русла было видно песчаное дно, пару раз мы с шуршанием садились на мель. Справа у высокого берега места были поглубже. Кое-где встречались желтые кувшинки.

Попробовали ловить наплавом на искусственную насадку, прошли несколько раз вверх и вниз по течению – безрезультатно. Василий решил попробовать на блесну, идущую по поверхности, пытаясь, как только блесна при забросе коснется поверхности воды, сразу начинать наматывать катушку. Я же был на веслах.

Василий долго и упорно забрасывал свою блесну без грузила, но безрезультатно. Жерех не брал. Правда, попалась небольшая щучка, когда блесна ушла поглубже в воду. Эта неожиданная удача придала сил, но всё было напрасно.

Потом опять попробовали ловить наплавом. Прошли десяток раз на веслах вверх и вниз по реке, устали. Солнце уже было довольно высоко, но пряталось в легких облаках.

«Миша, надо хоть что-то ещё поймать!» – сказал Василий. Я был не против. В итоге причалили к берегу и на поплавок и пару фидеров поймали несколько плотвичек и окуней. Было уже далеко за полдень, когда мы наконец решили закончить.

На берегу у старого кострища поставили палатку, с удобствами разместили складные стулья и столик. Василий разжёг костер, дрова у нас были с собой. Я почистил рыбу, в костре в котелке мы приготовили уху. С аппетитом поели, обжигаясь. Наш костер догорал и потрескивал. На столе стояли пустые миски.

– Красота! Уха с дымком! – сказал подошедший по тропинке человек с удочками.
– Да, в городе такой не сделаешь, – ответил я.
– Я тоже так думаю, – ответил подошедший рыбак. – Я отсюда родом и думаю, что лучших мест по красоте тут нет. Да и рыбалка…
– Кстати, а как тут жерех? Ловится? – спросил Василий.
– Да, есть, – ответил рыбак. – Тут даже сомы есть.

Я встал, предложил гостю сесть, а сам устроился рядом на борту нашей лодки.
– Сомы, сомы… – фыркнул Василий. – Знаем, рассказывали…
Я, отвернувшись, усмехнулся.

– А что, раньше, конечно, больше рыбы было… Вы не поверите, тут даже раньше лес сплавляли по реке. – Наш гость непонимающе посмотрел на Василия и заерзал на стуле, хлопая себя по карманам.
– Закуривайте, – успокоившись, предложил Василий пачку незнакомцу.
– Спасибо! Я плотвы и пару окуней наловил, слабый клёв был. Коту отдам… – сообщил тот. Дымок от сигарет медленно поднимался в воздухе.

– Ну да, раньше и трава зеленее была, и солнце ярче. Но воды в Волчине больше было – это точно, – продолжал незнакомец.
– Да это понятно, – вступил в разговор я.
– Сейчас-то Волчину вброд кое-где перейти можно. Тут летом много народа приезжает: и на рыбалку, и в гости к родным, отдохнуть. И эти приезжают… – наш гость неожиданно замолчал. – Меня Иваном зовут, я до пенсии на станции работал электромехаником, – спустя некоторое время продолжил он.

Василий оживился. – Так и мы на железной дороге работаем, в депо на узловой. Я – Василий, он – Михаил…

Омут деда Можая (продолжение)

Мы обрадовались нашему коллеге, поговорили ещё о работе, о нашей немного неудачной рыбалке. Оставив Василия в нашем лагере, мы с Иваном пошли в деревню. Дорога вела, конечно, к маленькому сельскому магазину. Туда даже свежую рыбу привозят, как говорил наш новый знакомый.
– Ну а пиво там всегда бывает, – смеясь, добавил он.

Иван зашел ещё на пару минут к себе домой, покормить кота. На обратном пути, проходя мимо крайнего дома, у ворот которого стоял новый кроссовер, Иван приветливо поздоровался с хозяином – молодым мужчиной. В огороде хлопотала хозяйка. Двое детей собирали клубнику на грядках.

Обычный сельский дом, правда, ухоженный, с антенной спутникового телевидения. Я ещё заметил, что Иван как-то нахмурился, проходя мимо нового усадебного забора из оцинкованной сетки. За домом синела река с желтыми кувшинками. А ещё через полсотни метров, идя вдоль грунтовой дороги по тропинке, мы подошли к нашему лагерю.

Василий уже хлопотал вокруг костра, в котелке булькала каша. На сковородке на углях жарилась рыба.
– Садитесь ужинать, – пригласил Василий. – Вы что-то долго ходили. Пиво-то принесли?
– Конечно! Холодное, прямо из холодильника, – ответил Иван.

Ужин получился вкусным, Василий и Иван рассказывали разные истории из своей богатой рабочей практики.
– Учись, инженер, пока молодой, – Василий как старый добрый друг надвинул мне кепку на глаза. Я шутливо двинул его кулаком под ребра. Мы, посмеявшись, спустились к реке, постояли на берегу.

Была удивительно тихая погода. Где-то далеко за рекой на железнодорожной станции раздался гудок локомотива.
– Да, хорошо тут, тихо и спокойно, – сказал я.
– Ну да, – как-то неубедительно согласился Иван и погладил подбородок. Он почему-то оглянулся на крайним дом, и снова какие-то тяжелые размышления отразились на его лице.

-Тут вот какое дело. Это четвертое поколение уже… с тех пор. Видел же её, Миша? В огороде дома-то этого крайнего?
– Женщину? Видел. А что?
– А вот знаете, швейные машины есть, фирма «Зингер»?
– Ну, конкретно не знаю моделей, сейчас всякие есть, – ответил Василий.
– В Питере, на Невском, знаете Дом книги? Раньше этот дом принадлежал американской компании «Зингер». Да и сейчас, наверное, кое-где можно найти старинные швейные машинки и ручные, и ножные.
– Видел похожие у бабушки. Станина узорная, чугунная, и ножной привод. Ногой подножку качаешь, и машина шьет, – ответил я.

– Давайте пойдем к костру присядем, – сказал Василий. Солнце садилось, над водой толклись комары, и несло прохладой. Мы расположились у догоревшего костра. Сквозь сизый пепел краснели несгоревшие угли. Василий и Иван закурили.

Иван сосредоточено и как-то грустно продолжал свой удивительный рассказ:
– Ну вот, такие швейные машины сдавали в то далекое время крестьянкам в аренду. Тогда практически все в деревнях сами шили, белье там и всё такое. Так вот, потом агент, ну, представитель фирмы «Зингер» собирал арендную плату с местных. И однажды этот агент с собранными деньгами пришел в деревню нашу.

– А когда это было? – перебил Василий. Он подбросил пару поленьев в костер, раздул его.
– Не знаю точно, может, перед войной 1914 года, может, позднее, уже во время войны. Пришел этот агент поздно вечером, значит, с деньгами, он на станцию направлялся. Поздно уже, решил заночевать тут, в Селище. И вроде как он знал старика-то этого, Можая. Можай был каким-то старостой деревни или как там это называлось. Постучался этот агент в его дом уже поздно, его никто не видел в деревне-то. Можай пустил его переночевать. А пока тот спал, приготовил топор, камень с веревкой…

А наутро Можай стал агента на лодке переправлять через реку на станцию и убил. И тело утопил в омуте. Потом вроде искали пропавшего агента, полиция искала. Да как найдешь, никто ничего не видел, не знал…

Можай на эти деньги земли купил, богатым стал. А потом, уже в 20-е годы, заболел тяжело, хотел, видно, исповедоваться. Позвал своего одногодка, тоже старика, и рассказал ему это. Вроде как взял с него обещание, что не расскажет до тех пор, пока Можай не умрет. Но всё равно местные узнали… проговорился тот.

Иван помолчал. В его глазах отражалось пламя костра.
– Как мне рассказывали, на похороны Можая никто из односельчан не пришел, – более твердым голосом закончил Иван. – А родственники его так тут и живут, домом сейчас владеет какая-то родственница его племянницы.

– Это вон тот крайний дом? – спросил я, холодея. Может, от реки тянуло сыростью, а может, и от этого рассказа пробирала дрожь. Уже стемнело, и вдали за рекой были видны огни железнодорожной станции.
– Да, этот, – подтвердил Иван. – Самый крайний в деревне, поэтому никто и не видел, как тот агент туда пришел.
– А мы тут жереха ловим, в реке этой… – сдавленно произнес Василий.
– Да тут вся деревня жила у воды этой, – успокоил нас рассказчик. – Такие вот дела. И рыбу ловили, и всё такое… А вы, как я понял, с ночевкой сюда?
– Да, – ответил я, – переночуем тут, и с утра обратно.

IV. Дедушка Мазай и зайцы. Н. А. Некрасов

Cтихотворение Н. А. Некрасова «Дедушка Мазай и зайцы» с иллюстрациями В. Д. Бирюкова

В августе, около Малых Вежей,
С старым Мазаем я бил дупелей.

Как-то особенно тихо вдруг стало,
На́ небе солнце сквозь тучу играло.

Тучка была небольшая на нем,
А разразилась жестоким дождем!

Прямы и светлы, как прутья стальные,
В землю вонзались струи дождевые

С силой стремительной. Я и Мазай,
Мокрые, скрылись в какой-то сарай.

Дети, я вам расскажу про Мазая.
Каждое лето домой приезжая,

Я по неделе гощу у него.
Нравится мне деревенька его:

Летом ее убирая красиво,
Исстари хмель в ней родится на диво,

Вся она тонет в зеленых садах;
Домики в ней на высоких столбах

(Всю эту местность вода понимает,
Так что деревня весною всплывает,

Словно Венеция). Старый Мазай
Любит до страсти свой низменный край.

Иллюстрация Бирюкова к стихотворению Некрасова «Дедушка Мазай и зайцы»

Вдов он, бездетен, имеет лишь внука,
Торной дорогой ходить ему — скука!

За́ сорок верст в Кострому прямиком
Сбегать лесами ему нипочем:

«Лес не дорога: по птице, по зверю
Выпалить можно». — А леший? — «Не верю!

Раз в кураже я их звал-поджидал
Целую ночь, — никого не видал!

За день грибов насбираешь корзину,
Ешь мимоходом бруснику, малину;

Вечером пеночка нежно поет,
Словно как в бочку пустую удод

Ухает; сыч разлетается к ночи,
Рожки точены, рисованы очи.

Ночью. ну, ночью робел я и сам:
Очень уж тихо в лесу по ночам.

Тихо как в церкви, когда отслужили
Службу и накрепко дверь затворили,

Разве какая сосна заскрипит,
Словно старуха во сне проворчит. »

Дня не проводит Мазай без охоты.
Жил бы он славно, не знал бы заботы,

Кабы не стали глаза изменять:
Начал частенько Мазай пуделять.

Впрочем, в отчаянье он не приходит:
Выпалит дедушка — заяц уходит,

Заяц уходит

Дедушка пальцем косому грозит:
«Врешь — упадешь!» — добродушно кричит.

Знает он много рассказов забавных
Про деревенских охотников славных:

Кузя сломал у ружьишка курок,
Спичек таскает с собой коробок,

Сядет за кустом — тетерю подманит,
Спичку к затравке приложит — и грянет!

Ходит с ружьишком другой зверолов,
Носит с собою горшок угольков.

«Что ты таскаешь горшок с угольками?» —
Больно, родимый, я зябок руками;

Ежели зайца теперь сослежу,
Прежде я сяду, ружье положу,

Над уголечками руки погрею,
Да уж потом и палю по злодею! —

«Вот так охотник!» — Мазай прибавлял.
Я, признаюсь, от души хохотал.

Впрочем, милей анекдотов крестьянских
(Чем они хуже, однако, дворянских?)

Я от Мазая рассказы слыхал.
Дети, для вас я один записал.

Старый Мазай разболтался в сарае.

Старый Мазай разболтался в сарае:
«В нашем болотистом, низменном крае
Впятеро больше бы дичи велось,
Кабы сетями ее не ловили,
Кабы силками ее не давили;
Зайцы вот тоже, — их жалко до слез!
Только весенние воды нахлынут,
И без того они сотнями гинут, —
Нет! еще мало! бегут мужики,
Ловят, и топят, и бьют их баграми.
Где у них совесть. Я раз за дровами
В лодке поехал — их много с реки
К нам в половодье весной нагоняет —
Еду, ловлю их. Вода прибывает.

Дед Мазай ловит дрова

Вижу один островок небольшой —
Зайцы на нем собралися гурьбой.
С каждой минутой вода подбиралась
К бедным зверькам; уж под ними осталось
Меньше аршина земли в ширину,
Меньше сажени в длину.

Зайцы на островке

Тут я подъехал: лопочут ушами,
Сами ни с места; я взял одного,
Прочим скомандовал: прыгайте сами!
Прыгнули зайцы мои, — ничего!
Только уселась команда косая,
Весь островочек пропал под водой:
„То-то! — сказал я, — не спорьте со мной!
Слушайтесь, зайчики, деда Мазая!“

Дед Мазай и зайцы

Этак гуторя, плывем в тишине.
Столбик не столбик, зайчишко на пне,
Лапки скрестивши, стоит, горемыка,
Взял и его — тягота не велика!

Зайчишко на пне

Только что начал работать веслом,
Глядь, у куста копошится зайчиха —
Еле жива, а толста как купчиха!
Я ее, дуру, накрыл зипуном —
Сильно дрожала. Не рано уж было.
Мимо бревно суковатое плыло,
Сидя, и стоя, и лежа пластом,
Зайцев с десяток спасалось на нем

Зайцы на бревне

„Взял бы я вас — да потопите лодку!“
Жаль их, однако, да жаль и находку —
Я зацепился багром за сучок
И за собою бревно поволок.

Было потехи у баб, ребятишек,
Как прокатил я деревней зайчишек:
„Глянъ-ко: что делает старый Мазай!“
Ладно! любуйся, а нам не мешай!

Дедушка Мазай и зайцы в лодке и на бревне

Мы за деревней в реке очутились.
Тут мои зайчики точно сбесились:
Смотрят, на задние лапы встают,
Лодку качают, грести не дают:
Берег завидели плуты косые,
Озимь, и рощу, и кусты густые.
К берегу плотно бревно я пригнал,
Лодку причалил — и „с богом!“ сказал.
И во весь дух
Пошли зайчишки.
А я им: „У-х!
Живей, зверишки!
Смотри, косой,
Теперь спасайся,
А чур зимой
Не попадайся!
Прицелюсь — бух!
И ляжешь. У-у-у-х. “

Зайцы разбегаются

Мигом команда моя разбежалась,
Только на лодке две пары осталось —
Сильно измокли, ослабли; в мешок
Я их поклал — и домой приволок.
За ночь больные мои отогрелись,
Высохли, выспались, плотно наелись;

Две пары зайцев

Вынес я их на лужок; из мешка
Вытряхнул, ухнул — и дали стречка!
Я проводил их всё тем же советом:
„Не попадайтесь зимой!“
Я их не бью ни весною, ни летом,
Шкура плохая, — линяет косой. »

Н. А. Некрасов, между 25 июня и 10 июля 1870 года

Николай Некрасов — Дедушка Мазай и зайцы: Сказка

В августе, около Малых Вежей,
С старым Мазаем я бил дупелей.
Как-то особенно тихо вдруг стало,
На́ небе солнце сквозь тучу играло.
Тучка была небольшая на нем,
А разразилась жестоким дождем!
Прямы и светлы, как прутья стальные,
В землю вонзались струи дождевые
С силой стремительной… Я и Мазай,
Мокрые, скрылись в какой-то сарай.
Дети, я вам расскажу про Мазая.
Каждое лето домой приезжая,
Я по неделе гощу у него.
Нравится мне деревенька его:
Летом ее убирая красиво,
Исстари хмель в ней родится на диво,
Вся она тонет в зеленых садах;
Домики в ней на высоких столбах
(Всю эту местность вода понимает,
Так что деревня весною всплывает,
Словно Венеция). Старый Мазай
Любит до страсти свой низменный край.
Вдов он, бездетен, имеет лишь внука,
Торной дорогой ходить ему — скука!
За́ сорок верст в Кострому прямиком
Сбегать лесами ему нипочем:
«Лес не дорога: по птице, по зверю
Выпалить можно». — А леший? — «Не верю!
Раз в кураже я их звал-поджидал
Целую ночь, — никого не видал!
За день грибов насбираешь корзину,
Ешь мимоходом бруснику, малину;
Вечером пеночка нежно поет,
Словно как в бочку пустую удод
Ухает; сыч разлетается к ночи,
Рожки точены, рисованы очи.
Ночью… ну, ночью робел я и сам:
Очень уж тихо в лесу по ночам.
Тихо как в церкви, когда отслужили
Службу и накрепко дверь затворили,
Разве какая сосна заскрипит,
Словно старуха во сне проворчит…»
Дня не проводит Мазай без охоты.
Жил бы он славно, не знал бы заботы,
Кабы не стали глаза изменять:
Начал частенько Мазай пуделять.
Впрочем, в отчаянье он не приходит:
Выпалит дедушка — заяц уходит,
Дедушка пальцем косому грозит:
«Врешь — упадешь!» — добродушно кричит.
Знает он много рассказов забавных
Про деревенских охотников славных:
Кузя сломал у ружьишка курок,
Спичек таскает с собой коробок,
Сядет за кустом — тетерю подманит,
Спичку к затравке приложит — и грянет!
Ходит с ружьишком другой зверолов,
Носит с собою горшок угольков.
«Что ты таскаешь горшок с угольками?» —
Больно, родимый, я зябок руками;
Ежели зайца теперь сослежу,
Прежде я сяду, ружье положу,
Над уголечками руки погрею,
Да уж потом и палю по злодею! —
«Вот так охотник!» — Мазай прибавлял.
Я, признаюсь, от души хохотал.
Впрочем, милей анекдотов крестьянских
(Чем они хуже, однако, дворянских?)
Я от Мазая рассказы слыхал.
Дети, для вас я один записал…

Старый Мазай разболтался в сарае:
«В нашем болотистом, низменном крае
Впятеро больше бы дичи велось,
Кабы сетями ее не ловили,
Кабы силками ее не давили;
Зайцы вот тоже, — их жалко до слез!
Только весенние воды нахлынут,
И без того они сотнями гинут, —
Нет! еще мало! бегут мужики,
Ловят, и топят, и бьют их баграми.
Где у них совесть. Я раз за дровами
В лодке поехал — их много с реки
К нам в половодье весной нагоняет —
Еду, ловлю их. Вода прибывает.
Вижу один островок небольшой —
Зайцы на нем собралися гурьбой.
С каждой минутой вода подбиралась
К бедным зверькам; уж под ними осталось
Меньше аршина земли в ширину,
Меньше сажени в длину.
Тут я подъехал: лопочут ушами,
Сами ни с места; я взял одного,
Прочим скомандовал: прыгайте сами!
Прыгнули зайцы мои, — ничего!
Только уселась команда косая,
Весь островочек пропал под водой:
„То-то! — сказал я, — не спорьте со мной!
Слушайтесь, зайчики, деда Мазая!“
Этак гуторя, плывем в тишине.
Столбик не столбик, зайчишко на пне,
Лапки скрестивши, стоит, горемыка,
Взял и его — тягота не велика!
Только что начал работать веслом,
Глядь, у куста копошится зайчиха —
Еле жива, а толста как купчиха!
Я ее, дуру, накрыл зипуном —
Сильно дрожала… Не рано уж было.
Мимо бревно суковатое плыло,
Сидя, и стоя, и лежа пластом,
Зайцев с десяток спасалось на нем
„Взял бы я вас — да потопите лодку!“
Жаль их, однако, да жаль и находку —
Я зацепился багром за сучок
И за собою бревно поволок…
Было потехи у баб, ребятишек,
Как прокатил я деревней зайчишек:
„Глянъ-ко: что делает старый Мазай!“
Ладно! любуйся, а нам не мешай!
Мы за деревней в реке очутились.
Тут мои зайчики точно сбесились:
Смотрят, на задние лапы встают,
Лодку качают, грести не дают:
Берег завидели плуты косые,
Озимь, и рощу, и кусты густые.
К берегу плотно бревно я пригнал,
Лодку причалил — и „с богом!“ сказал…
И во весь дух
Пошли зайчишки.
А я им: „У-х!
Живей, зверишки!
Смотри, косой,
Теперь спасайся,
А чур зимой
Не попадайся!
Прицелюсь — бух!
И ляжешь… У-у-у-х. “
Мигом команда моя разбежалась,
Только на лодке две пары осталось —
Сильно измокли, ослабли; в мешок
Я их поклал — и домой приволок.
За ночь больные мои отогрелись,
Высохли, выспались, плотно наелись;
Вынес я их на лужок; из мешка
Вытряхнул, ухнул — и дали стречка!
Я проводил их всё тем же советом:
„Не попадайтесь зимой!“
Я их не бью ни весною, ни летом,
Шкура плохая, — линяет косой…»

Дед Мазай и зайцы. Что на самом деле описано в тексте.

Что же хотел нам сказать автор Николай Алексеевич Некрасов в своем произведении «Дедушка Мазай и зайцы» ?

Полный текст « Дедушка Мазай и зайцы читать »

Какие тайны скрывает текст ?

В какой местности происходит действие ?

«…Вся она тонет в зеленых садах;

Домики в ней на высоких столбах

(Всю эту местность вода понимает,

Так что деревня весною всплывает,

Словно Венеция). Старый Мазай

Любит до страсти свой низменный край., …»

«…Дня не проводит Мазай без охоты.

Жил бы он славно, не знал бы заботы, …»

«…Старый Мазай разболтался в сарае:

«В нашем болотистом, низменном крае

Впятеро больше бы дичи велось,

Кабы сетями ее не ловили,

Кабы силками ее не давили; …»

Что имеем по факту ?

Край болотистый, низменный, с ежегодными подтоплениями. Сельское хозяйство – крайне затруднительно (полей нет, только сады). Животину держать тоже трудно – болотина непригодна для выпаса, луга, если и есть заливные, то немного. С чего живет народ ? С охоты, с рыбалки – как сам Мазай, так и односельчане. Причем Мазай оценивает запасы дичи в лесу как резко сниженные (в пять раз).

По факту – культура охотников-лесовиков. В чем особенности такой культуры ? В том, что перевылов дичи даже один год резко снижает количество доступной добычи на следующие 3-5 лет с соответствующим массовым голодом и гибелью охотников и членов их семей. Поэтому для лесовиков (да и вообще охотников-собирателей, да и других культур с жестким ограничением ресурсов, см. как пример «Легенду о Нараяме») характерно достаточно жесткие механизмы регуляции численности, что реализуется через механизмы инфантицида (убийство новорожденных) и геронтоцида (убийство стариков).

При этом инфантицид реализуется так – у ребенка типа нет души, если трудно, ему типа говорят, «прости, чувак, счас неудачное время, родись в следующий раз более удачно» и типа это не убийство, а откладывание рождения.

Но это выход для всяких традиционных верований (язычники), а они-то христиане…

Поэтому инфантицид, геронтоцид – грех.

Нужен механизм регуляции рождаемости без насилия и убийств.

Счас немного отвлечемся от этики и перейдем к вопросам охоты.

Любой зверь добывается либо на мясо, либо на шкуру, третьего (за редкими исключениями) не дано. Как можно понять, мужики в вопросах охоты и рыболовства собаку съели. Но тем не менее, с огромным упорством

«…Зайцы вот тоже, — их жалко до слез!

Только весенние воды нахлынут,

И без того они сотнями гинут, —

Нет! еще мало! бегут мужики,

Ловят, и топят, и бьют их баграми.

Где у них совесть. …»

мужики добывают зайцев.

Какая ценность зайца весной, в половодье ?

Шкура – зимняя, вытертая, начинает линять. Ценность – нулевая.

Мясо – после такого стресса как половодье, заяц вдоволь поплавал, переохладился, не ел 2-3 дня, мясо невкусное, жесткое, употреблять его в пищу не рекомендуется (как в принципе и любого животного, которое перед смертью испытывало значительные физические нагрузки) …

Итак – ценность зайца в половодье как добычи – нулевая.

При этом и сам Мазай отмечает

«…Я проводил их всё тем же советом:

„Не попадайтесь зимой!“

Я их не бью ни весною, ни летом,

Шкура плохая, — линяет косой…»

Т.е. осенью и зимой – заяц для Мазая законная добыча.

Но мужики весной с остервенением добывают ушастые фраги, как будто качаются на нубах в онлайн-игре.

Может, в семейном положении Мазая ?

«…Вдов он, бездетен, имеет лишь внука,…»

Т.е. женщины у него нет, у внука (по малолетству) тоже.

А у мужиков ? Очевидно, есть жены …

А вот счас начинается самое интересное.

Если Вы думаете, что презервативы изобрели в 19 веке из латекса, то Вы ошибаетесь, гораздо, гораздо раньше … Из чего делали ? А из кишок скота (овец). В чем прикол ? От детей помогает, от ЗППП нет (размер пор такой, что вирусы и бактерии проходят, а живчики нет). А нет овец у лесовиков, а презервативы как барская вещица (в 19 веке) вполне известен (для бар делали из кишок скота, рыбьего пузыря). При чем тут зайцы ? У зайца есть слепая кишка (caecum по латыни, произносится цекум) размером как раз с презерватив и ничего не надо завязывать и прошивать в отличии от кишок овцы (у caecum один конец слепой). Что делать с добытой кишкой, как её законсервировать ? Да много как – задубить и смазать маслом, убрав в прохладное темное место; задубить и законсервировать в меду, и т.д. и т.п.

Причем презерватив многоразовый – хватает от 5 до 10 раз (после каждого раза помыть, просушить, убрать).

Что по факту имеем ?

Мужики охотятся на секс ! Каждый убитый заяц – от 5 до 10 половых актов с женой без риска, что она забеременеет. Как набил зайцев весной, такой и секс будет весь год ! Есть стимул набивать фрагов ? Есть ! Поэтому и не знают удержу и меры.

Почему бы не охотиться на зайцев ради caecum летом, осенью и зимой ? Так охота либо силками зимой (тушка подмерзнет, после заморозки-оттаивания прочность стенки ни к черту), либо с ружьем – после дроби в зайца вероятность, что кишечник повредится, процентов 20-30, да и разделывать в поле не так удобно, как у воды).

Вот так вот. То, что на первый взгляд кажется бессмысленной кровавой бойней, по факту – осмысленная добыча ценного ресурса в нужном месте, подходящем времени и с минимальными затратами труда.

Кстати, в 20 веке был бум кролиководства в Румынии. Причина ? Николае Чаушеску запретил аборты, резко ограничил продажу презервативов и народ начал сам выходить из положения путем изготовления самодельных презервативов из кишок кролика.

Источники:

http://maxpark.com/community/6471/content/4916376
http://gdekluet.ru/creativity/omut-deda-mozhaya/
http://gdekluet.ru/creativity/omut-deda-mozhaya-prodolzhenie/
http://xn—-7sbb5adknde1cb0dyd.xn--p1ai/%D0%BD%D0%B5%D0%BA%D1%80%D0%B0%D1%81%D0%BE%D0%B2-%D1%81%D1%82%D0%B8%D1%85%D0%BE%D1%82%D0%B2%D0%BE%D1%80%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F-%D0%BF%D0%BE%D1%81%D0%B2%D1%8F%D1%89%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D1%8B%D0%B5-%D1%80%D1%83%D1%81%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%BC-%D0%B4%D0%B5%D1%82%D1%8F%D0%BC/4
http://skazki.rustih.ru/nikolaj-nekrasov-dedushka-mazaj-i-zajcy/
http://pikabu.ru/story/ded_mazay_i_zaytsyi_chto_na_samom_dele_opisano_v_tekste_5265060